Они были уже далеко от блокады –
Вывозимые в тыл ленинградские дети.
Где-то там, позади артобстрелов раскаты,
Вой сирен, стук зениток в прожекторном свете,
Надоевшие бомбоубежищ подвалы,
Затемненных домов неживые громады,
Шёпот мам на тревожном перроне вокзала:
"Будет всё хорошо, и бояться не надо!..."
А потом путь по Ладоге, штормом объятой,
Волны, словно таран, били в баржи с разгона.
Наконец, твёрдый берег – уже за блокадой!
И опять пересадка, и снова в вагоны.
Они были уже далеко от блокады,
Всё спокойней дышалось спасаемым детям,
И стучали колёса: "Бояться не надо!
Бояться не надо! Мы едем! Мы едем!"
Поезд встал, отдуваясь, на станции Тихвин.
Паровоз отцепился, поехал пить воду.
Всё вокруг, как во сне, было мирным и тихим...
Только вдруг крик протяжный за окнами: "Воздух!"
"Что случилось?" – "Налёт. Выходите быстрее!.." –
"Как налёт? Но ведь мы же далёко от фронта..." –
"Выводите детей из вагонов скорее!.."
А фашист уже груз сыпанул с разворота.
И опять свист и вой души детские рвали,
Словно дома, в кошмарной тревог круговерти.
Но сейчас дети были не в прочном подвале,
А совсем беззащитны, открыты для смерти.
Взрывы встали стеной в стороне, за домами.
Радость робко прорвалась сквозь страх: "Мимо! Мимо!"
И душа вновь припала к надежде, как к маме –
Ведь она где-то рядом, неслышно, незримо...
А над станцией снова свистит, воет, давит,
Бомбы к детям всё ближе, не зная пощады.
Они рвутся уже прямо в детском составе.
"Мама!.. Ты говорила: бояться не надо!.."
Есть на тихвинском кладбище, старом, зелёном,
Место памяти павших героев сражений.
Здесь в дни воинской славы склоняются знамёна,
Рвёт минуту молчанья салют оружейный.
А в другой стороне в скромной братской могиле
Спят погибшие здесь ленинградские дети.
И цветы говорят, что о них не забыли,
Что мы плачем о них даже в новом столетье.
Помолчим возле них, стиснув зубы упрямо,
Перечтём вновь и вновь скорбный текст обелиска,
И почудятся вдруг голоса: "Мама! Мама!
Приезжай, забери нас отсюда! Мы близко!.."
(А. Молчанов)
